Воздух, № 39, 2019
Кратковременная потеря речи
М.: Русский Гулливер, 2019
Всё-таки автор предисловия к книге — большого и, я бы сказала, самодостаточного, с собственной системой идей, — Андрей Тавров несколько (а временами сильно) преувеличивает: никакие синтаксические связи в поэтическом языке Коркунова не нарушены. Но правда и то, что разрывами, мандельштамовыми «опущенными звеньями», теми самыми, вынесенными в заголовок «кратковременными потерями речи» поэт мыслит не в меньшей (иногда и в большей) степени, чем словами и (формальными) связями между ними. С формальными связями здесь как раз всё хорошо, даже вполне традиционно, иной раз до почти-фольклорности: «рыба-рыба-повитуха/ намотай на плавник пуповину слов». Разрывы же у Коркунова — не синтаксические: они смысловые, сущностные. Они — полноценный конструктивный элемент этой — вполне рационально выстроенной, тщательно продуманной — и тем не менее катастрофической (осознанно-катастрофической) поэтической речи.
Это такая речь, которой — именно в качестве непременного условия своего осуществления — необходимо постоянно обнаруживать и подтверждать свою невозможность, зоны немоты. (С этим наверняка связан образ рыбы, вполне настойчивый, выныривающий наружу в первой части книги по крайней мере трижды. А есть мотивы и более настойчивые: губ, языка, рта.) Такие зоны обозначаются и чисто графически – и отточиями, заменяющими пропущенные строки, увеличенными интервалами между словами: «не ври побойся ада», «вглядись в абзацы волн и шире на океан», «пустоты на месте коленей» (в последнем случае пробел на целых пятнадцать интервалов, и это смыслоносный пробел) — соответствующими более крупным, чем обыкновенно, глоткам воздуха. Коркунов, кажется, сознательно встраивает дыхание как действие в общую работу своих стихотворений, делая их значительно более физиологичными (на дофонетическом ещё уровне), чем, может быть, догадается человек, который возьмётся читать их только глазами. Это — стихи такой нечастой ныне породы, что их надо произносить, чтобы вполне прочувствовать, ощутить их упругую звукопись: «хронику ласк хлопковых пальцев и льняных губ».
Однако и глазам здесь найдётся работа: иной вид немоты — возвращения слова в молчание — представлен у Коркунова зачёркиваниями: «провожу рукой по смуглой чешуе коже букв», — такого, конечно, никак не произнесёшь, это вполне работает, только будучи увиденным. Самостоятельную работу глазам задаёт и особенный вид предпочитаемых автором скобок — квадратные: «[оранжевые муравьи выедают костную ткань]», — графический жест явно с иной семантикой, чем у типовых круглых.
Понятно, что всё это только средства (но такие, чувствую, значимые, что сами по себе нуждающиеся в тщательном продумывании); если же совсем коротко обозначить цели, которым, по моему разумению, они служат, — то это, безусловно, работа с травмой – но понятой шире, чем ситуативная, биографическая, историческая: с травматичностью существования человека и всего живого, с травмой бытия вообще, с присущими ему разладами; нащупывание путей её исцеления. Но об этом надо писать длинно.
пока речь не перестала узнавать слова
а папоротник новых голосов не оплёл
оцепеневшие буквы
не доставай язык из моего рта
полного сорняков прежних наречий
Ссылка на текст: http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/issues/2019-39/hronika/
